Неточные совпадения
Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были ему милы?» Но можно, можно: старое горе великою тайной
жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю
закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной
жизни — а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
Появились новые души, были открыты новые источники творческой
жизни, видели новые зори, соединяли чувства
заката и гибели с чувством восхода и с надеждой на преображение
жизни.
О жрица неги, счастлив тот,
Кого на одр твой прихотливый
С
закатом солнца позовет
Твой взор то нежный, то стыдливый!
Кто на взволнованных красах
Минутой счастья
жизнь обманет
И в утро с ложа неги встанет
С приметной томностью в очах!
— А посмотрите, нет, посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна
жизнь! — воскликнул Назанский, широко простирая вокруг себя руки. — О радость, о божественная красота
жизни! Смотрите: голубое небо, вечернее солнце, тихая вода — ведь дрожишь от восторга, когда на них смотришь, — вон там, далеко, ветряные мельницы машут крыльями, зеленая кроткая травка, вода у берега — розовая, розовая от
заката. Ах, как все чудесно, как все нежно и счастливо!
Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на
закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую
жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», — и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться
жизнью?
Мы молча любовались изящною картиной противопоставления сих двух административных светил, из коих одно представляло полный
жизни восход, а другое — прекрасный, тихо потухающий
закат; но многие заметили, что «новый», при появлении благодушного старца, вздрогнул.
— И не услышишь. Мы любим петь. Только красавцы могут хорошо петь, — красавцы, которые любят жить. Мы любим жить. Смотри-ка, разве не устали за день те, которые поют там? С восхода по
закат работали, взошла луна, и уже — поют! Те, которые не умеют жить, легли бы спать. Те, которым
жизнь мила, вот — поют.
Напоминают… мне они… другую
жизнь. У вас в доме проклятый двор. Как они шумят. Боже! И
закат на вашей Садовой гнусен. Голый
закат. Закройте, закройте сию минуту шторы!
Вот. (Оживает.) Вот. (Ожил.) Вот. Напоминают мне они… иную
жизнь и берег дальний… Зачем же, Зойка, скрыли
закат? Я так и не повидал его. Откройте шторы, откройте.
Ты, как прекрасная звезда, осветишь
закат его
жизни; ты, как зеленый плющ, обовьешся около его старости, ты, а не эта крапива, эта гнусная женщина, которая околдовала его и с жадностию сосет его соки!
Наступает молчание. Катя поправляет прическу, надевает шляпу, потом комкает письма и сует их в сумочку — и все это молча и не спеша. Лицо, грудь и перчатки у нее мокры от слез, но выражение лица уже сухо, сурово… Я гляжу на нее, и мне стыдно, что я счастливее ее. Отсутствие того, что товарищи-философы называют общей идеей, я заметил в себе только незадолго перед смертью, на
закате своих дней, а ведь душа этой бедняжки не знала и не будет знать приюта всю
жизнь, всю
жизнь!
Вечерами на
закате и по ночам он любил сидеть на холме около большой дороги. Сидел, обняв колена длинными руками, и, немотствуя, чутко слушал, как мимо него спокойно и неустанно течет широкая певучая волна
жизни: стрекочут хлопотливые кузнечики, суетятся, бегают мыши-полевки, птицы летят ко гнездам, ходят тени между холмов, шепчут травы, сладко пахнет одонцем, мелиссой и бодягой, а в зеленовато-голубом небе разгораются звезды.
— Матушка Манефа теперь започивала, — ответила Таифа. — Скорбна у нас матушка-то —
жизни не чаяли… Разве в сумерки к ней побываете… А мать Назарета в перелесок пошла с девицами. До солнечного
заката ей не воротиться.
С тобою древле, о всесильный,
Могучий состязаться мнил,
Безумной гордостью обильный;
Но ты, господь, его смирил.
Ты рек: я миру
жизнь дарую,
Я смертью землю наказую,
На всё подъята длань моя.
Я также, рек он,
жизнь дарую,
И также смертью наказую:
С тобою, боже, равен я.
Но смолкла похвальба порока
От слова гнева твоего:
Подъемлю солнце я с востока;
С
заката подыми его!
На базарной площади затихла
жизнь. Время близилось к
закату.
Гордым франтом, грудью вперед, летел над осокою комар с тремя длинными ниточками от брюшка. Это, кажется, поденка… Эфемерида! Она живет всего один день и нынче с
закатом солнца умрет. Жалкий комар. Всех он ничтожнее и слабее, смерть на носу. А он, танцуя, плывет в воздухе, — такой гордый
жизнью, как будто перед ним преклонился мир и вечность.
Теперь на
закате дней своих они с завистью взирают, как возвеличиваются путем печати имена их бесчисленных родственников и знакомых, некогда административных деятелей, теперь сошедших уже в могилу, — тех самых, на которых они некогда доносили; с завистью взирают, как время от времени появляются в журналах записки, письма и мемуары этих родственников, с болью в сердце чувствуют, что им, баклушникам, никогда не достичь этой чести и что их записки и письма после их смерти не попадут ни на какую потребу, кроме оклейки стен и на тюрюки мелочной лавочки, а потому и ищут возможности опубликовать эти записки еще при своей
жизни.
Затем он остановился, закрыл глаза и углубился в мысли. Все присутствующие были приведены в состояние экстаза, кровь кипела в их жилах и сердца, казалось, хотели вылететь из груди. Никто не решался говорить. Все ожидали продолжения речи великого, всегда победоносного полководца-старца, на
закате лет
жизни своей коварством поставленного в гибельное положение.
Потом, когда любовь обращается в привычку, когда путем сожительства муж и жена действительно обращаются, говоря словами писания, в един дух и едино тело, это единение заполняет их
жизнь, но главным образом вследствие того, что они пришли к нему путем любви и страсти, уже улегшихся и отошедших в область далекого прошлого, но как бы остановившихся при своем
закате своими лучами и все еще освещающих всю дальнейшую
жизнь — супруги в конце все же живут началом.
И ни одному из них не приходит в голову, что время идет,
жизнь со дня на день близится к
закату, хлеба чужого съедено много, а еще ничего не сделано; что они все трое — жертва того неумолимого закона, по которому из сотни начинающих и подающих надежды только двое, трое выскакивают в люди, все же остальные попадают в тираж, погибают, сыграв роль мяса для пушек…